— Действительно, он будет весьма тебе благодарен, Гай Марий.

Пирушка закончилась. Сулла и Марий-младший отвели Мария спать и без суеты уложили на кровать. Затем Марий-младший исчез, метнув на Суллу быстрый виноватый взгляд. Сулла же задержался, чтобы более внимательно проверить состояние горы мяса, возвышавшейся на ложе.

— Луций Корнелий, — произнес Марий невнятно. — Приди завтра и разбуди меня, ладно? Мне нужно поговорить с тобой лично. Сегодня вечером я не мог. Ох, это вино!

— Спокойной ночи, Гай Марий. Утром поговорим.

Но утром разговор не получился. Когда Сулла, сам еще не вполне придя в себя, явился в шатер командующего, он нашел гору на кровати в том же положении. Нахмурившись, он быстро приблизился к Марию, чувствуя, как в груди нарастает неприятное колющее ощущение. Нет, он не боялся застать Мария мертвым: шум могучего дыхания был слышен отчетливо. Взглянув на лежащего, Сулла увидел, что правая его рука слабо дергается, цепляясь за простыню, а в вытаращенных глазах Мария застыл такой глубокий ужас, что они казались безумными. От опавшей щеки до вялой ступни вся левая сторона была беспомощна, недвижима, парализована. Рухнул могучий ствол, бессильный отразить удар, невидимый и неощутимый.

— Удар, — пробормотал Марий.

Рука Суллы против воли опустилась, чтобы погладить намокшие от пота волосы; теперь его можно было любить. Теперь его больше не было.

— О, бедный мой старина! — Сулла прикоснулся щекой к щеке Мария, прижался губами к влажному ручейку его слез. — Бедный старик! Ты сломался в конце концов.

И в ответ немедленно последовали слова, ужасно искаженные, но достаточно разборчивые, чтобы их уловить:

— Еще… не… сделано… Семь… раз.

Сулла отпрянул, словно Марий поднялся с ложа и ударил его. Затем, смахнув рукой слезы, он закатился коротким пронзительным смехом, который прекратился так же резко, как и начался.

— Если бы я мог что-то сделать с этим, Гай Марий! Но с тобой все кончено!

— Не… кончено, — произнес Марий. Его умные глаза больше не были испуганными, они сделались злыми. — Семь… раз.

Одним прыжком Сулла оказался у завесы, отделявшей переднюю часть шатра от задней, призывая на помощь, словно пес Гадеса множеством своих голов кусал его за пятки.

Только после того, как пришел и ушел армейский хирург и Мария устроили по возможности удобно, Сулла собрал всех толпившихся вокруг шатра, куда их не пускал неутешно плачущий Марий-младший.

Сулла назначил собрание на форуме лагеря, сочтя разумным, чтобы и рядовые знали о происшедшем; слухи о несчастье с Марием распространились, и Марий-младший был не единственным, кто проливал слезы.

— Я беру на себя командование, — спокойно сказал Сулла десяткам людей, столпившихся вокруг него.

Никто не возразил.

— Мы сразу же возвращаемся в Лаций, прежде чем весть об этом дойдет до Силона или Мутила.

На этот раз возразил Марк Цецилий, именуемый Корнутом.

— Но это же смешно! — возмущенно воскликнул он. — Мы здесь меньше чем в двадцати милях от Альбы Фуценции, а ты говоришь, что мы должны повернуться и уйти?

Поджав губы, Сулла широко развел руками, показав на солдат, которые стояли и плакали.

— Посмотри на них, глупец! — вскричал он. — Идти по вражеской территории с ними? У них не хватит для этого духу! Мы должны успокоить их, пока будем в безопасности, в пределах наших границ, Корнут, — а потом нужно будет найти полководца, к которому они питали бы хотя бы десятую часть той любви, что чувствовали к Марию.

Корнут открыл было рот, но смолчал, беспомощно пожав плечами.

— Кто-нибудь еще хочет что-то сказать? — спросил Сулла.

Оказалось, что таких нет.

— Быстро сворачивайте лагерь. Я послал распоряжение моим легионам на дальний конец виноградника. Они будут ждать нас на дороге.

— А как быть с Гаем Марием? — спросил молоденький Лициний. — Он может умереть, если мы тронем его.

Хохот, которым разразился Сулла, шокировал многих.

— Гай Марий? Умрет? Ты не смог бы убить его и жертвенным топором, мальчик! — Видя общую реакцию, Сулла совладал со своими эмоциями, прежде чем продолжать: — Не бойтесь, друзья. Гай Марий меньше чем два часа назад заверил меня, что мы видимся с ним не в последний раз. И я ему поверил. Поэтому мы возьмем его с собой. Думаю, не будет недостатка в желающих нести его носилки.

— Мы все идем в Рим? — несмело спросил Лициний-младший.

Только теперь, взяв себя в руки, Сулла ощутил, как они все испуганы и потеряны. Но они были римской знатью, а это означало, что они все ставят под сомнение, все оценивают со своих собственных позиций. По справедливости, ему следовало бы обращаться с ними нежно, как с новорожденными котятами.

— Нет, мы не все идем в Рим. — В его голосе не было и следа деликатности. — Когда мы достигнем Карсиол, ты, Марк Цецилий Корнут, примешь командование над армией. Ты отведешь ее в лагерь возле Реаты. Гая Мария в Рим доставлю я сам — вместе с его сыном в сопровождении пяти когорт почетного эскорта.

— Очень хорошо, Луций Корнелий. Если ты хочешь, чтобы все было сделано так, я полагаю, так оно и будет сделано, — сказал Корнут.

От взгляда, брошенного на него этими странными светлыми глазами, ему вдруг показалось, что тысяча личинок шевелится между его челюстями.

— Ты не ошибся, Марк Цецилий, решив, что все должно быть сделано так, как я пожелал, — проговорил Сулла мягко, ласковым голосом. — И если это не будет сделано в точности, как я этого пожелал, ты у меня пожелаешь никогда не рождаться на свет! Это тебе ясно? Тогда двигайся.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Когда известия о поражении, нанесенном Луцием Цезарем Мутилу под Ацеррой, достигли Рима, настроение сенаторов поднялось — ненадолго. В прокламации, обнародованной по этому поводу, говорилось, что римлянам нет больше необходимости носить сагум. Когда же пришло сообщение о том, что Луций Цезарь вторично претерпел разгром в теснине Мельфы, причем число потерь оказалось примерно равным вражеским потерям под Ацеррой, никто в Сенате не решился отменить прежнюю прокламацию: это только подчеркнуло бы новое поражение.

— Все напрасно, — заявил Марк Эмилий, принцепс Сената, тем немногим сенаторам, которые собрались обсудить этот вопрос. — Мы стоим перед еще более серьезным фактом — мы проигрываем эту войну.

Филипп отсутствовал и не мог возразить. Не было также и Квинта Вария, все еще занятого преследованием за измену менее значительных личностей. Теперь, когда он избегал преследовать таких людей, как Антоний Оратор и принцепс Сената Скавр, число жертв его специального суда росло.

Лишенный поддержки оппозиции, Скавр не захотел продолжать говорить и тяжело опустился на скамью. «Я слишком стар, — подумал он. — И как это Марий, такой же старик, как и я, справляйся на войне?»

На этот вопрос Марк Эмилий Скавр получил ответ в конце Секстилия, когда прибыл курьер с сообщением Сенату о том, что Гай Марий со своими войсками разбил Герия Асиния, уничтожив семь тысяч марруцинов, включая и самого Асиния. Но настроение, царившее в Риме, было таким подавленным, что никто не счел разумным праздновать победу. Наоборот, в течение нескольких последующих дней город ждал вестей о равноценном поражении. И вот несколько дней спустя прибыл курьер и предстал перед Сенатом, члены которого с каменными лицами, вытянувшись, приготовились выслушать дурные вести. Из консуляров пришел только Скавр.