Мамерк прекрасно понял, что был внезапно подвергнут мгновенной проверке.

— Мамерк, ты женат, не так ли? — поинтересовался Сулла.

— Да, Луций Корнелий, — встрепенулся тот.

— А дети есть?

— Девочке уже четыре года.

— Привязан к своей жене?

— Нет. Она ужасная женщина.

— Думал когда-нибудь о разводе?

— Постоянно, когда я нахожусь в Риме. Вне Рима я стараюсь забыть о ней вообще.

— Как ее зовут и из какой она семьи?

— Клавдия. Она одна из сестер Аппия Клавдия Пульхра, в настоящий момент осаждающего Нолу.

— О, не слишком-то удачный выбор, Мамерк! Это подозрительная семья.

— Подозрительная? Сам я их, честно говоря, называю странными.

Метелл Пий уже не лежал, а сидел, прямой как стрела, с широко открытыми глазами, и смотрел на Суллу.

— Моя дочь теперь вдова. Ей нет еще и двадцати. У нее двое детей — мальчик и девочка. Ты видел ее?

— Нет, — спокойно ответил Мамерк, — не думаю.

— Я ее отец и не могу судить о ее внешности. Но мне говорили, что она мила, — и Сулла поднял свой кубок с вином.

— О да, Луций Корнелий! Совершенно восхитительна! — воскликнул Поросенок, лучась бессмысленной улыбкой.

— Это твое, то есть стороннее мнение. — Сулла заглянул в свою чашу, затем умело выплеснул остатки вина в пустое блюдо. — Пять! Мое счастливое число! — провозгласил он, радостно улыбнувшись. — Мне всегда везло в игре в коттаб. — Его глаза пристально смотрели прямо на Мамерка. — Я ищу хорошего мужа для своей бедной дочери, поскольку родня ее покойного мужа крепко портит ей жизнь. У нее есть приданое в сорок талантов — это больше, чем имеет большинство девушек. Кроме того, она подтвердила свою плодовитость, имеет сына; она еще молода, она патрицианка с обеих сторон — ее матерью была Юлилла, дочь старого Цезаря. И вдобавок у нее, я бы сказал, прекрасный характер. Я не имею в виду, что она относится к тому типу женщин, которые позволяют вытирать о себя ноги, но она ладит с большинством людей. Ее муж, молодой Квинт Помпей Руф, был совершенно без ума от нее. Итак, что ты скажешь? Заинтересовался?

— Как сказать, — осторожно заметил Мамерк. — А какого цвета у нее глаза?

— Не знаю, — ответил отец.

— Изумительно красивые, голубые, — ответил за него Поросенок.

— Какого цвета у нее волосы?

— Рыжие, каштановые, золотисто-каштановые? Я не знаю, — снова ответил Сулла.

— Цвета послезакатного неба, — уточнил Поросенок.

— Она высока?

— Не знаю, — повторил отец.

— Она достанет тебе до кончика носа, — подсказал Поросенок.

— А какой у нее тип кожи?

— Не знаю.

— Кремово-белый цветок с шестью маленькими золотыми веснушками вокруг носа.

Оба — и Сулла и Мамерк — повернулись и внимательно посмотрели на внезапно покрасневшего и съежившегося обитателя среднего ложа.

— Звучит так, будто именно ты хочешь жениться на ней, Квинт Цецилий? — заметил отец.

— Нет, нет, — вскричал Поросенок, — но каждый человек может видеть, Луций Корнелий, какова твоя дочь. Она восхитительна.

— Тогда я, пожалуй, возьму ее, — заявил Мамерк, улыбаясь своему доброму другу Поросенку. — Мне нравится, что ты разбираешься в женщинах, Квинт Цецилий, я просто восхищен твоим вкусом. Итак, я благодарю тебя, Луций Корнелий. Предложи своей дочери обручиться со мной.

— Ее траурный срок насчитывает всего семь месяцев, так что спешить некуда, — ответил Сулла. — Пока он не закончится, она будет жить с Далматикой. Съезди и посмотри на нее, Мамерк. Я ей напишу.

Через четыре дня Сулла отправился в Брундизий с тремя чрезвычайно довольными легионами. По прибытии они нашли Лукулла, раскинувшего лагерь вокруг города, где он пас кавалерийских лошадей и армейских мулов, не имея при этом никаких забот, поскольку находился на земле Италии, и стояла ранняя зима. Бушевали бури с дождями; такая погода не располагала к длительному пребыванию в этих местах. Люди скучали и убивали время в азартных играх. Тем не менее, когда прибыл Сулла, они успокоились, поскольку не переваривали именно Лукулла, но не Суллу. Лукулл не понимал легионеров и совершенно не считался с людьми, стоящими намного ниже его на общественной лестнице.

В календарный март Лукулл пустился в плавание на остров Коркиру; два его легиона и две тысячи всадников заняли все корабли в порту, какие только могли найти. Таким образом, Сулле пришлось ждать возвращения транспорта, чтобы переправиться самому. И только в начале мая, когда от его двухсот талантов золотом уже почти ничего не оставалось, Сулла наконец пересек Адриатику со своими тремя легионами и тысячей армейских мулов.

Стоя на корме, Луций Корнелий облокотился о фальшборт. Он внимательно смотрел назад, туда, где в едва различимом кильватере проглядывало грязное пятно на горизонте — Италия. И вот Италия исчезла. Сулла был свободен. В пятьдесят три года он наконец вступал в войну, которую мог выиграть честно, поскольку она будет вестись с настоящим иноземным врагом. Слава, добыча, сражения, кровь.

«И этого слишком много для тебя, Гай Марий, — ликующе думал он. — Это единственная война, которую ты не смог украсть у меня. Эта война — моя!»

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ

Это Марий-младший и Луций Декумий вывели Гая Мария из храма Теллус и спрятали его в святая святых храма Юпитера Статора на Велии. Это Марий-младший и Луций Декумий искали Публия Сульпиция и других патрициев, которые в свое время перепоясались мечом, дабы защитить Рим от армии Луция Корнелия Суллы. И это они спустя некоторое время скрывали самого Сульпиция и еще девять человек в храме Юпитера Статора.

— Вот все, кого мы смогли найти, — сказал Марий-младший отцу, садясь рядом с ним на пол. — Я слышал, что Марк Леторий, Публий Цетег и Публий Альбинован проскользнули недавно через Капенские ворота. Но о братьях Граниях ничего не известно. Будем надеяться, что они покинули город еще раньше.

— Какая ирония, — горько говорил Гай Марий одному из собравшихся, — скрываться внутри сооружения, посвященного богу, который останавливает бегущих солдат. Мои-то не станут сражаться — независимо от того, что бы я им ни пообещал.

— Они не были римскими солдатами, — попытался утешить отца Марий-младший.

— Знаю!

— Никогда не думал, что Сулла дойдет до этого, — проговорил Сульпиций, дыша так тяжело, словно бежал несколько часов подряд.

— А вот я думал — после того, как встретил его на Латинской дороге в Тускуле, — отозвался городской претор Марк Юний Брут.

— Ну, теперь Сулла хозяин Рима, — заметил Марий-младший. — Отец, что нам делать?

Но ему ответил Сульпиций, который ненавидел, когда кто-либо обращался за советом к Гаю Марию, минуя его самого. Гай Марий мог быть шестикратным консулом; он мог оказывать большие услуги народному трибуну в уничтожении Сената — но все это осталось в прошлом. Ныне Гай Марий — всего-навсего частное лицо.

— Отправимся по домам и будем вести себя так, словно ничего не случилось, — твердо сказал он.

Марий повернул голову и недоверчиво посмотрел на Сульпиция. Он чувствовал себя таким усталым, как никогда в жизни; но самое ужасное было сознавать, что его левая рука и челюсть неподвижны.

— Делай, что хочешь, — проговорил он, с трудом шевеля языком, — но я знаю Суллу. И я знаю, как мне следует поступить. Нужно бежать, чтобы спасти свою жизнь.

— Я согласен с тобой, — отозвался Брут. Голубой оттенок на его губах был сейчас ярче, чем обычно. Он вдохнул всей грудью. — Если мы останемся, он убьет нас. В Тускуле я видел его лицо.

— Он не сможет убить нас! — уверенно произнес Сульпиций. — Никто лучше Суллы не знает, что такое кощунство. Теперь он отступит, чтобы убедиться в том, что все сделанное им до сегодняшнего дня является законным.

— Ерунда! — презрительно отозвался Марий. — Ты что, думаешь, он завтра же отправит свои легионы обратно в Кампанию? Как бы не так! Он оккупировал Рим и не уйдет, пока сам не пожелает.