Никогда ранее Сулла не проявлял особой симпатии к Публию Рутилию Руфу, но, отложив в сторону письмо, он почувствовал, как на глаза его наворачиваются слезы. И он дал себе клятву: когда-нибудь, когда он — величайший человек в мире — станет главой Рима, он сполна отплатит таким людям, как Цепион и Филипп. А также Сексту Перквитинию, этому жирному борову.

Однако когда Сулла-младший пришел к отцу, то застал его в полнейшем спокойствии.

— Я готов ехать, — сказал Сулла сыну. — Но прошу, напомни мне, что по пути нам необходимо посетить Смирну. Я должен увидеться со старым другом и пообещать ему, что буду держать его в курсе римских событий.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

За то время, что Луций Корнелий Сулла провел на Востоке, Гай Марий и Публий Рутилий Руф сумели провести постановление, которым приостанавливалась деятельность чрезвычайных судов, учрежденных законом Лициния Муция. И Марк Ливий Друз почувствовал себя на коне.

— Это, на мой взгляд, многое решает, — сказал он Марию и Рутилию Руфу вскоре после принятия постановления. — В конце года я выдвину свою кандидатуру в народные трибуны. А в начале следующего года протолкну через народное собрание закон, который дарует избирательное право всем жителям Италии.

Как Марий, так и Рутилий Руф выслушивали подобные речи с сомнением, однако возражений своих не высказывали. Друз был прав в том, что попытка не пытка и что ожидать какого-либо смягчения со стороны Рима оснований не было. С приостановкой чрезвычайных судов не станет и иссеченных кнутами спин, и ничто более не будет напоминать о бесчеловечности Рима.

— Марк Ливий, ты ведь уже был эдилом. И теперь мог бы выставить свою кандидатуру на выборах в преторы, — осторожно заметил Рутилий Руф. — Ты серьезно решил стать народным трибуном? Квинт Сервилий Цепион баллотируется в преторы, так что тебе придется сражаться в Сенате с противником, за которым стоят большие силы. И это еще не все. Филипп вновь выдвигает свою кандидатуру в консулы. И если он пройдет — что очень вероятно, потому что избирателям просто надоело видеть его год за годом в кандидатской тоге, — ты получишь в придачу к Цепиону-претору преданного ему консула. Такой союз осложнит твою роль трибуна.

— Я знаю, — твердо ответил Друз. — И все же я намерен выставить свою кандидатуру в народные трибуны. Только, прошу, не говори никому. У меня есть план, как выиграть выборы и вынудить народ думать, что я решился на это в последний момент.

Осуждение и ссылка Публия Рутилия Руфа в начале сентября явилась ударом для Друза, ибо поддержка, которую оказывал ему дядя в Сенате, была поистине неоценимой. Теперь он целиком зависел от Гая Мария — человека, с которым был не в самых близких отношениях и который не вызывал у него восхищения. Во всяком случае, кровного родственника тот заменить не мог. Это означало также, что отныне Друзу не с кем было советоваться в семейном кругу. Брат его Мамерк сочувствовал ему, но в политике больше склонялся к Катулу Цезарю и Поросенку. Друз никогда не обсуждал с ним деликатную тему избирательных прав для италийского населения, да и не слишком хотел это делать. А Катон Салониан был мертв.

После смерти Ливии Друзы лишь напряженная преторская деятельность в качестве председателя судов, занимающихся делами об убийствах, растратах, мошенничестве и ростовщичестве, поддерживала Катона и помогала ему забыться. Когда в результате беспорядков в испанских провинциях Сенат решил направить наместника с чрезвычайными полномочиями в Заальпийскую Галлию, Катон Салониан с готовностью ухватился за эту еще более беспокойную должность и уехал, оставив детей на попечение своей тещи Корнелии и шурина Друза. Летом пришло известие, что Катон упал с лошади, получив при этом травму головы, которая поначалу не вызывала серьезных опасений. Затем, однако, последовали припадок эпилепсии, паралич, кома — и смерть, принесшая забвение и покой. У Друза при этом известии словно захлопнулась в душе какая-то дверь. Все, что у него теперь оставалось в память о сестре, — это ее дети.

Поэтому вполне объяснимо было, что Друз после ссылки дяди написал Квинту Поппедию Силону и пригласил его к себе в Рим. Чрезвычайные суды, созданные на основании закона Лициния Муция, бездействовали, и Сенат с общего молчаливого согласия решил отложить очередную перепись населения Италии до следующего срока ее проведения. И, значит, не было никакой причины, которая помешала бы приезду Силона в Рим. А Друзу позарез нужно было обсудить с кем-нибудь из доверенных людей свое будущее избрание в трибуны.

Три с половиной года минуло со дня последней их памятной встречи в Бовиане.

— Кроме меня у них остался лишь Цепион, — говорил Друз Силону, когда они сидели в его комнате в ожидании ужина, — а он даже сейчас не желает видеть детей, считающихся по закону его родными. Эти двое — настоящие сироты… К счастью, мать свою они не помнят вовсе, а отца, и то очень смутно, помнит одна Порция. В грозном, бурном море нашей жизни детей швыряет, как утлое суденышко, и единственный их надежный якорь — моя мать. Наследства Катон Салониан им, разумеется, никакого не оставил, не считая кое-какой собственности в Тускуле да дома в Лукании. Я должен позаботиться о том, чтобы мальчик, когда придет его время, был достаточно обеспечен для избрания в Сенат, а девочка получила достойное приданое. Судя по всему, Луций Домиций Агенобарб, женатый на тетке девочки, сестре Катона Салониана, всерьез подумывает о том, чтобы женить на моей Порции своего сына Луция. Мое завещание уже составлено. И завещание Цепиона — я об этом позаботился тоже. Нравится это Цепиону или нет, но оставить детей без наследства ему не удастся. Равно как обездолить их каким-нибудь иным образом. Разве что он откажется видеться с ними, подлец!

— Бедные малыши… — сочувственно проронил Силон, который сам был отцом. — У маленького Катона даже памяти о матери и отце не сохранилось.

— Потешный мальчонка, — криво усмехнулся Друз. — Тощий как палка, с невероятно длинной шеей и таким клювом вместо носа, какого мне ни разу не доводилось встречать ни у одного парня его возраста. Он напоминает мне ощипанного орленка. И я никак не могу проникнуться к нему симпатией, как ни стараюсь. Ему еще нет и двух лет, однако он топает по всему дому, шея сгибается под тяжестью головы, нос смотрит в пол, и воет. Не плачет, а орет. Он не может говорить нормально, а постоянно кричит. К тому же безжалостно проказничает. Я, конечно, его жалею, но когда он приближается — бегу без оглядки…

— А как насчет этой наушницы, Сервилии?

— О, она очень спокойна, сдержанна, послушна. Но не вздумай довериться ей, Квинт Поппедий, что бы ты ни делал. Еще одна представительница этой породы, которая мне не по нраву, — немного печально отозвался Друз.

Силон пристально взглянул на него своими желтоватыми глазами:

— А есть кто-нибудь, кто тебе нравится?

— Мой сын, Друз Нерон. Милый мальчуган. Собственно, он не такой уж и маленький. Ему восемь лет. К сожалению, его умственные способности не так хороши, как характер. Я пытался убедить жену в том, что усыновлять чужого ребенка опрометчиво, но она всей душой желала этого. Цепион-младший мне тоже очень нравится, однако я не верю, что он родной сын Цепиона. Парнишка — вылитый Катон Салониан и в детской компании ведет себя так же. Лилла хорошая девочка. Как и Порция. Хотя девочки всегда оставались для меня загадкой.

— Взбодрись, Марк Ливий! — улыбнулся Силон. — Придет день, когда все они станут взрослыми, и тогда можно будет заслуженно любить или не любить их. Почему бы мне не повидаться с ними? Признаюсь, мне страшно интересно взглянуть на ощипанного орленка и маленькую лазутчицу. Как поучительно: самым любопытным для человека является все несовершенное.

Остаток дня они провели в общественных местах, так что лишь на следующий день Друзу удалось сесть и обсудить с Силоном ситуацию в Италии.