— Я умираю не из-за него, — прошептала Ливия Друза. — Меня прокляли. Я стала жертвой дурного глаза.

От удивления Корнелия разинула рот.

— Дурной глаз? О, Ливия Друза, это же небылицы! Ничего подобного не существует.

— Нет, существует.

— Не существует, дитя мое! И кто способен так люто ненавидеть тебя? Уж не бывший ли твой муженек?

— Нет, он обо мне даже не вспоминает.

— Тогда кто же?

Однако Ливия Друза затряслась, не желая отвечать.

— Нет, скажи! — Повелительные нотки в голосе матери лучше всего остального выдавали в ней представительницу рода Сципионов.

Больная скорее выдохнула, нежели произнесла вслух имя дочери:

— Сервилия…

— Сервилия? — Корнелия усиленно соображала, сведя на переносице брови. — А-а, дочь от первого мужа?

— Да.

— Понятно. — Она потрепала Ливию Друзу по руке. — Не стану наносить тебе оскорбление, обвиняя в этой беде единственно твое воображение, однако тебе следует побороть страх. Зачем доставлять девчонке столько удовольствия?

Заметив на полу тень, Корнелия обернулась и, узрев в дверях высокого рыжеволосого мужчину, одарила его приветливой улыбкой.

— Ты, наверное, Марк Порций, — сказала она, вставая. — Я — мать Ливии Друзы. Только что мы беседовали с твоей женой по душам. Пригляди-ка за ней, а я схожу за ее братом.

Проходя между колонн, она наконец наткнулась на старшего сына, который сидел пригорюнившись у фонтанчика.

— Марк Ливий! — решительно окликнула она его. — Знал ли ты, что твоя сестра считает себя жертвой сглаза?

— Не может быть! — Друз был потрясен.

— Еще как может! Будто бы ее сглазила ее собственная дочь по имени Сервилия.

Он поджал губы:

— Понимаю…

— Ты как будто не удивлен, сын мой?

— Уже нет. Этот ребенок представляет нешуточную опасность. Держать ее в этом доме — все равно что оказывать гостеприимство Сфинксу, чудовищу, способному осуществить самые зловредные замыслы.

— Неужели Ливия Друза и впрямь может умереть, поверив, что ее прокляли?

Друз покачал головой.

— Мама, — произнес он, сам не замечая, как с его губ сорвалось это слово, — Ливия Друза умирает от повреждения, нанесенного ее внутренностям во время рождения последнего ребенка. Таково мнение лекарей, которым я верю. Повреждение не зажило, а разрастается. Ты не почувствовала, какой запах стоит в ее комнате?

— Конечно, заметила. Однако она, по-моему, относит все на счет проклятия.

— Сейчас приведу девчонку, — решил Друз и встал.

— Признаюсь, мне хочется на нее взглянуть, — молвила Корнелия, усаживаясь на место сына. Ей было о чем подумать в ожидании внучки: нечаянно сорвавшееся с губ сына слово «мама» занимало сейчас все ее мысли.

…Маленькая, очень смуглая, красивая какой-то загадочной красотой, при этом горящая таким огнем, наполненная такой силой, что бабушка сравнила ре с домиком, построенным на жерле огнедышащего вулкана. В один прекрасный день раздастся взрыв, крыша взовьется в воздух, и она предстанет миру во всей своей истинной красе. Яд и ураган! Что же послужило причиной ее несчастья?

— Сервилия, познакомься со своей бабушкой Корнелией, — сказал Друз, не отпуская плеча племянницы.

Сервилия фыркнула и ничего не ответила.

— Я только что побывала у твоей матери, — сказала бабушка. — Ты знаешь, что она воображает, будто ты ее прокляла?

— Да? Вот и хорошо, — ответила Сервилия. — Я ее действительно прокляла.

— Так. Спасибо, — ответила бабушка и махнула рукой без всякого выражения на лице. — Возвращайся в детскую!

Отведя племянницу и вернувшись к теще, Друз не смог скрыть удовлетворения.

— Блестяще! — сказал он, садясь. — Ты раздавила ее!

— Сервилию никогда никто не сможет раздавить, — в задумчивости откликнулась Корнелия. — Разве что мужчина.

— Это уже получилось у ее отца.

— А, понимаю… Я слыхала, что он отказался признавать своих детей.

— Так и есть. Остальные были еще слишком малы, чтобы это на них повлияло. Зато для Сервилии это стало ударом — во всяком случае, так мне кажется. С ней никогда ничего не знаешь наверняка, мама: она так же скрытна, как и опасна.

— Бедненькая! — посочувствовала бабушка.

— Ха! — отозвался Друз.

В этот момент перед ними предстал Кратипп, объявивший о визите Мамерка Эмилия Лепида Ливиана.

Мамерк очень походил внешностью на Друза, однако ему недоставало властности, которую все отмечали в Друзе. Ему исполнилось всего двадцать семь лет, в то время как Друзу — тридцать семь; за его плечами не было блестящей адвокатской карьеры, ему не предсказывали громкого политического будущего. Зато в нем была притягательная флегматичность, которая отсутствовала в старшем брате. То, что бедняге Друзу пришлось постигать без посторонней помощи после битвы при Аравсионе, было при Мамерке с самого его рождения благодаря его матери, истинной Корнелии из ветви Сципионов — незашоренной, образованной, пытливой.

Корнелия подвинулась, освобождая местечко для Мамерка, который поник, видя, что Друз не обращается к нему с приветствием, а только испытующе смотрит на него.

— Не хмурься, Марк Ливий, — обратилась к Друзу мать. — Вы — родные братья. Поэтому вам суждено стать хорошими друзьями.

— Я никогда не сомневался в степени нашего родства, — проговорил Мамерк.

— Зато я сомневался, — мрачно бросил Друз. — Где же правда, мама? В твоих сегодняшних словах или в уверениях отца?

— В моих сегодняшних словах. Я ввела вашего отца в заблуждение, чтобы обрести свободу. Я не оправдываю своего поведения: наверное, я была именно такой, какой ты меня считал, Марк Ливий, если не хуже, хотя ты не видел истинных причин этого. — Она пожала плечами. — У меня нет привычки роптать, я живу в настоящем и в будущем, в прошлом же — никогда.

Друз протянул брату правую руку и улыбнулся:

— Добро пожаловать в мой дом, Мамерк Эмилий.

Мамерк стиснул его руку, а потом поцеловал брата в губы.

— Мамерк, — проговорил он срывающимся голосом, — просто Мамерк… Я — единственный римлянин, носящий это имя, так что зови меня просто Мамерком.

— Наша сестра умирает, — молвил Друз, не отпуская руки брата и усаживая его рядом с собой.

— О, какое несчастье… Я ничего не знал!

— Разве Клавдия тебе ничего не говорила? — взвилась мать. — А ведь я все подробно ей растолковала.

— Нет, просто сказала, что ты убежала с Марком Ливием.

У Корнелии созрело важное решение: она понимала, что необходимо новое бегство.

— Марк Ливий, — заговорила она, не обращая внимания на наворачивающиеся на ее глаза слезы, — все последние двадцать семь лет я целиком отдавала себя твоему брату. Мне не суждено было знать свою дочь. Теперь я вижу, что ты и Марк Порций остаетесь с шестью детьми и без единой женщины в доме — разве что ты замыслил новую женитьбу…

Друз выразительно покрутил головой:

— Нет, мама, ничего подобного у меня и в мыслях нет.

— Тогда, если ты этого хочешь, я переберусь сюда, чтобы присматривать за детьми!

— Хочу! — ответил Друз и снова улыбнулся брату. — Я рад прибавлению в семействе.

Ливия Друза умерла в тот день, когда Катону-младшему исполнилось два месяца. В некотором смысле это была безмятежная кончина, ибо, зная о приближающейся смерти, она делала все, что было в ее убывающих силах, чтобы ее уход не был трагедией для остающихся жить. Присутствие матери стало для нее огромным успокоением, так как она знала, что ее дети будут расти, окруженные любовью и заботой. Черпая у Корнелии силы (та не давала Сервилии попадаться на глаза матери), она смирилась с неминуемой кончиной и больше не думала о проклятии и сглазе. Куда важнее была судьба обреченных на жизнь.

Она непрестанно осыпала Катона Салониана словами любви и утешения, поручениями и пожеланиями. Его лицо она видела перед собой в последние минуты жизни, его руку она сжимала из последних сил, его любовью успокаивалась навеки ее душа. Не забыла она проститься и с братом Друзом, которому также адресовала слова любви и ободрения. Из детей она захотела взглянуть перед смертью только на маленького Цепиона.